Татьяна Елькина Поезд и рельсы в поэтическом мире Цветаевой

С октября 1922-го по октябрь 1923 года в стихи Марины Цветаевой на полном ходу врывается поезд. Это новый для поэта образ-символ, практически не встречающийся ни до этого периода, ни после него. Между тем, этот образ весьма органично вписывается в мировосприятие поэта и органично преломляется в цветаевском творчестве в том же самом ключе, в каком преломлялись более характерные для Цветаевой образы огня, крыльев, неба (синего цвета), стихий, голосов.

Под поэтическим миром автора, согласно Жолковскому, понимаются те постоянные темы, установки, мысли, которыми пронизаны все авторские произведения – на разных уровнях и в самых разных аспектах, компонентах и т.п. Теперь вспомним картину мира глазами Цветаевой: есть четкое разделение на два мира – нижний, реальный, земной (быт, Ева) и противопоставленный ему верхний, идеальный, небесный (бытие, Психея). Миры эти достаточно замкнуты, перемещаться из одного мира в другой дано только творческой личности и то путем осознанных жертв и страданий. Эта концепция мира ярче всего выражены в поэме «На красном коне», но в той или иной степени присутствует во всей цветаевской лирике и прозе.

Несвойственные Цветаевой образы поезда и рельсов, появляясь после череды переездов (сначала из России в Германию, потом из Германии в Чехию, потом вынужденные поездки из пригородов на поездах в Прагу), абсолютно соответствуют ранее сформировавшемуся мироощущению поэта, как бы еще раз подтверждая его точность.

Образ поезда содержит в себе все необходимые характеристики цветаевской концепции поэта. Поезд – это и тяжелое, перемалывающее начало, и символ бесповоротности судьбы, предопределенности (потому что с рельсов не сойти), и символ движения, символ силы, ухода в некое пространство, которое за пределами привычного и уже известного.

Начинается все с «Рассвета на рельсах», вскоре после отъезда из России, когда кажется, что оглянешься, и еще увидишь ее: «Лжет вороная сталь - // Еще Москва за шпалами!» И вот  в стихах начинается восхождение к идеалу – по рельсам:

Без низости, без лжи:

Даль – да две рельсы синие…

Эй, вот она! – Держи!

По линиям, по линиям…

Здесь нет еще ярко выраженного трагизма восхождения, он завуалирован: образ неоднозначен, но настроение стихотворения бодрое и светлое. Кажется, что да – сейчас поэт по этим шпалам и рельсам синим вернется туда, где хочет быть, где видит свой светлый мир. Но сам по себе образ железной дороги подсознательно связан с ужасом человека перед огромной машиной, с беззащитностью и беспомощностью всего, что может оказаться на пути поезда, кроме такого же поезда, с трагедиями – не только из «Анны Карениной», но и подчас из собственного жизненного опыта (в дальнейшем на рельсах метро погибнет друг Цветаевой молодой поэт Николай Гронский). 

Но уже в следующем стихотворении – через две недели – все встает на свои места: рельсы – это необходимость двигаться по пути, с которого не свернуть, и необходимость приносить себя в жертву: «Словно жизнь мою угнали // По стальной версте…» и дальше еще безысходнее: «В сиром мороке в две жилы // Истекает жизнь» («В сиром воздухе загробном…», 1922). Рельсы внезапно становятся даже анатомическим образом – двумя вскрытыми жилами, через которые уходит жизнь, оставляя длинный тягучий след. Образ железной дороги теперь уже явно принимает свою трагическую окраску, и Цветаева больше никогда от этого не отступает.

Постепенно образ железной дороги – поезда, рельсов, шпал – наполняется у поэта еще одним дополнительным оттенком смысла – предчувствием и предрешенностью катастрофы. В мае 1923 года написано стихотворение «Рельсы» - о трагедии быть оставленной, об отчаянии покинутой женщины. Поразительно, насколько это не соответствует тогдашней жизни Цветаевой, и насколько эти предчувствия оправдаются через несколько месяцев. Так мучительно закончившийся роман с Константином Родзевичем на момент написания этих стихов даже еще не начался – он будет развиваться с августа 1923 года. И все это время – несколько месяцев до него, в разгар любви и, как уверяет в своих письмах к Родзевичу сама Цветаева, огромного счастья, когда впервые в ее жизни соединились земля и небо -  будут появляться из-под пера поэта стихи о трагедии, разрыве, боли, невозможности осуществления в земном, неидеальном мире высокой, идеальной любви. И выход из всего этого видится только один – железнодорожное полотно:

Растекись напрасною зарею

Красное напрасное пятно!

…Молодые женщины порою

Льстятся на такое полотно.

Так трагедия поэтом подана как легкомыслие и чисто женское пристрастие… к тряпкам. Как бы еще и с точки зрения незнающего, душевно неглубокого обывателя, который во всем происшедшем ничего высокого и серьезного не увидит. «Так – попала под поезд, и знаете… фи, как это некрасиво выглядит. Не эстетично. А еще стихи писала… Сафо выискалась… Не подумала, как противно всем будет смотреть»…

Стихотворение «Крик станций» написано уже в сентябре 1923-го – во время романа с Родзевичем. На следующий день, после того, как Цветаева пишет ему в письме: «Господи, какое это счастье всё любить – в одном!», после: «Друг, это не последний день. Если бы это был последний день — я бы так не писала. Мы в начале встречи, помните это», - в разгар этого опьянения любовью появляются стихи, полные такого оголенного как нерв страдания, что их жутко читать: ничего, кроме боли.

Мы мясо – не души!

Мы губы – не розы!

От нас? Нет – по нас

Колеса любимых увозят!

С такой и такою-то скоростью в час.

Окошечки касс.

Костяшечки страсти игорной.

Прав кто-то из нас,

Сказавши: любовь – живодерня!

Вокзал является символом хаоса, железная дорога – символом предрешенного болезненного разрыва, и с другой стороны – единственным выходом: «Та швейка права, // На это смолчавши: «Есть шпалы».

И вот уже Цветаева убеждена, что жизнь подобна мчащемуся поезду – в октябре 1923-го написан один из ее шедевров – стихотворение «Поезд жизни». По убеждению Цветаевой, понятие поезда включает в себя все составляющие понятия жизни, в том числе деление людей на классы. Поезд – это все человечество в миниатюре со всем ворохом бытовых проблем, которые надо каждую минуту решать. Поезд – это тот же самый неуютный для поэта мир, в котором ему невыносимо.

И вот судьба поэта вдруг решает судьбу всего поезда, вот уже не поэт страдает оттого, что оказался среди этих пассажиров, а пассажиры превращаются в жертв оттого, что оказались в одном поезде с поэтом. Поездом овладевает некая сила, которую сразу узнает поэт, которую он приветствует: «Я хочу, чтобы поезд и пил, и пел: // Смерть – тоже вне класса!» Поезд внезапно набирает ход и мчится – к финалу, который смерть и ужас – для всех, но не для поэта: для него это путь в бессмертие, уход из грязи и обыденности, из низа вверх – в идеальное, то самое желанное восхождение.  Поезд поэта мчится не по горизонтали, а по вертикали.

Еще более откровенно Цветаева говорит об этом в стихотворении «Побег», где прямо сказано, что поезд, вокруг которого «облака», «звоны», «фонари из бреда», мчится в бессмертье и «… Завтра на всех парах // Проносится вдоль перрона // Пропавшего…»

Так, раскрыв для себя полностью этот образ-символ, включив его в структуру своего мировоззрения, впитав в свою концепцию поэта и его взаимоотношений с окружающим миром, Цветаева расстается с этим образом, больше никогда не возвращаясь к нему.